Часть защитительных речей Саида Нурси

в суде Эскишехира

1935 г.

   В Эскишехирском Суде было установлено, что Саид Нурси не занимался политическими вещами, и ему было дано наказание только за одну его брошюру, разъясняющую один из благородных аятов Корана; ни в одном суде ещё не бывало такого, чтобы учёного-муфассира наказали за его толкование аята Корана. Конечно и несомненно, это большая юридическая ошибка.

Выдержка из этой защитительной речи

Уважаемые судьи, меня арестовали, обвиняя по нескольким пунктам:

Первый пункт. Говорится, что я с реакционными идеями, используя религию в корыстных целях, намеревался предпринять действия, которые могли бы нарушить общественный порядок.

Ответ. Во-первых, вероятность – одно, а факты – другое. Каждый человек может убить многих людей. Разве из-за этих вероятных убийств его можно отдать под суд? Каждая спичка может сжечь какой-либо дом. Но разве из-за этой вероятности пожара, нужно уничтожать спички?

Во-вторых, сто тысяч раз никогда! Наука о вере, которой мы занимаемся, не может быть использована ни в каких других целях, кроме достижения довольства Всевышнего Аллаха. Да, также как Солнце не является спутником Луны и не следует за ней, так и вера, являющаяся светлым, святым ключом к вечному счастью и неким солнцем вечного бытия, не может быть инструментом в общественно-политической светской жизни. Да, в мире нет чего-то более важного, чем секрет веры, являющийся самым великим вопросом вселенной и самой большой загадкой сотворения мира, так что нет такого вопроса, чтобы вопрос секрета веры служил ему средством.

О судьи! Если бы этот мучительный арест касался только меня и моей мирской жизни, то будьте уверены, так же, как я молчал уже десять лет, так молчал бы и сейчас. Однако, поскольку этот мой арест касается вечной жизни многих и от него зависит судьба “Рисале-и Нур”, разъясняющего разгадку великой тайны вселенной, то пусть у меня будет сто голов и каждый день отрубается по одной, всёравно я не откажусь от этого величайшего секрета. И если даже я спасусь от ваших рук, то уж от лап смерти, конечно, спастись не смогу. Я уже стар и стою на пороге могилы. Итак, поразительные тайны вселенной раскрыты Мудрым Кораном, и это величайшее раскрытие столь очевидным образом истолковано “Рисале-и Нур”. И среди сотен рассматриваемых в нём вопросов, касающихся этих тайн, взгляните лишь на один секрет веры, касающийся неминуемого ни кем смертного часа и могилы:

Разве для человека, верящего в свою смерть и кончину, все великие политические вопросы этого мира могут оказаться более важными, чтобы он использовал эту веру ради них. Ведь, никто не знает времени своей смерти, назначенный час может настать когда угодно; и смерть является либо вечной казнью, либо справкой об освобождении для перехода в другой, более прекрасный мир. Вечно открытая могила может стать дверью в бездну небытия и вечной тьмы или дверью в вечный мир, полный постоянства и света, чем этот мир.

Итак, с благодатным сиянием святого коранического озарения, “Рисале-и Нур” с такой же твёрдостью, как дважды два четыре, показал, что есть верный способ превратить смерть из вечной казни в документ об освобождении, а могилу из бездонного колодца небытия обратить во врата прекрасного сада. Так вот, если даже всё мирское царство будет моим, я без колебаний пожертвую им ради обретения этого способа. Да, у кого разум действительно на месте, – пожертвует.

Итак, господа, какая же совесть может допустить, какой разум способен принять, какой этого требует закон, чтобы “Рисале-и Нур”, который раскрывает и объясняет сотни вопросов веры, подобных этому, называть вредным произведением, – никогда, сто тысяч раз никогда! – тенденциозной книгой, служащей орудием политических движений!? Разве будущие поколения и люди Иного мира, являющегося настоящим будущим и Всевышний Судья не зададут такой вопрос тем, кто послужил этому причиной? А так же несомненно, тем кто правит в этой благословенной стране и её по-природе религиозном народе, конечно в отношении обязанности правления нужно быть сторонниками религиозности. И поскольку светская республика имеет принцип нейтралитета, и в соответствии с этим принципом не притесняет неверующих, то конечно она не должна искать повод и для притеснений религиозных людей.

В-третьих. Двенадцать лет назад правительство Анкары, оценив мою борьбу с англичанами, названную “Шесть шагов”, вызвало меня туда. Я поехал. Их действия не совпали с чувствами моей старости.

Они сказали:

— Работай с нами.

Я ответил:

— “Новый Саид” хочет работать для Иного мира и не сможет работать с вами. Однако, и мешать вам тоже не будет.

Да, я не мешал, и тем, кто мешал – не помогал. Потому что, к сожалению, это стало причиной того, что военный гений, который мог бы использоваться во благо исламских национальных традиций, был обращён против этих традиций. Да, в руководителях Анкары, особенно в президенте я почувствовал некую гениальность и сказал тогда:

— Пугая, эту гениальность не позволительно поворачивать против традиций.

Поэтому насколько мог я отошёл от их мира и не вмешивался в него. Вот уже тринадцать лет как я бросил политику. И даже последние двадцать праздников, за исключением одного-двух из них, на этой чужбине я словно узник проводил в своём жилище, лишь бы не вызывать подозрений во вмешательстве в политику.

На то, что я не препятствовал действиям властей и не собирался вмешиваться указывают следующие подтверждения:

Первое. Уже тринадцать лет я ни разу не читал газет, являющихся трибуной политики, о чём знают мои друзья в Барле, где я прожил девять лет, и в Испарте, где мне довелось быть девять месяцев. Только лишь в Испарте, в камере предварительного заключения, до моих ушей невольно донеслась одна безбожная фраза очень бессовестного журналиста, нападавшего на учеников “Рисале-и Нур”.

Второе подтверждение. Вот уже десять лет, как я нахожусь в Испартском вилайете, и среди множества социальных перемен в мире, за мной не было замечено ни одного признака, ни одной попытки вмешательства в политику.

Третье подтверждение. Когда я совершено не ожидал, мой дом подвергся облаве и тщательному обыску. Были изъяты мои самые личные книги и письма за последние десять лет. И администрация губернатора, и полицейское управление единогласно признались, что не нашли в моих книгах ничего, что могло бы расцениваться, как вмешательство в политику властей. Интересно, если поднять самые тайные письма человека, который не то что десять лет, а десять месяцев находился бы, как я, в такой беспричинной ссылке и переносил такие безжалостные притеснения, то разве там не нашлось бы десять пунктов, которые бы он бросал в лицо своим тиранам?

Если скажете: “У тебя было изъято больше двадцати писем”. На это я отвечу: “Эти письма были написаны в течении нескольких лет. Разве десять, двадцать и даже сто писем, написанных десяти друзьям за десять лет, – это много? Поскольку я могу свободно переписываться, и эта переписка не касается вашего мира, то пусть будет хоть тысяча писем, обвинять меня тут не за что”.

Четвёртое подтверждение. Вы видите, что все изъятые у меня книги, повернувшись спиной к политике, всеми силами обращены к вере, Корану и Иному миру. Только лишь в двух-трёх брошюрах “Прежний Саид” оставил молчание и прогневался на мучавших его некоторых жестоких чиновников. Не против власти, но скорее против тех чиновников, злоупотребляющих своим положением, он высказал возражения и написал свои жалобы. Однако, и эти две-три брошюры я назвал конфиденциальными и не разрешил распространять. Они остались лишь в узком кругу некоторой части моих близких друзей. Власть смотрит на руки и обращает внимание на внешние проявления. У неё нет права вмешиваться в сердце и в личные, сокровенные дела. Каждый в своём сердце и в своём доме может делать всё, что хочет, может не любить и порицать правителей.

К примеру, семь лет назад – ещё до выхода нового азана – была написана короткая брошюра в ответ на желание некоторых чиновников придраться к моей чалме и личному поклонению по мазхабу Шафии. Через некоторое время вышел новый азан, и я сделал эту брошюру конфиденциальной, запретив её распространение. И, например, когда я пребывал в “Отделе Исламской Мудрости”, написал один ответ на идущие из Европы возражения против аята о женском покрытии. Год назад, взятый из старых напечатанных брошюр этот ответ размещённый в качестве одного пункта брошюры “Семнадцатое Сияние”, а затем эту коротенькую брошюру “О Женском Покрытии” названную “Двадцать четвёртым Сиянием”, для того, чтобы она не пошла в разрез с будущими законами, я спрятал. Каким-то образом, по-ошибке, она была отправлена в другое место. И эта брошюра представляет собой убедительный научный ответ на возражения цивилизации против аята Корана. Свобода научной мысли, конечно, во время республиканского правления ограничиваться не может.

Пятое подтверждение. Уже девять лет, как я предпочёл оставаться в отдалённом селении; и пожелал не вмешиваться в социальные и политические проблемы. И, как и в этот раз, терпя все выпадающие на мою голову многочисленные мучения, для того, чтобы не вмешиваться в мирскую политику, за последние десять лет я совершенно не обращался к властям. Если бы обратился, то вместо Барлы мог бы жить в Стамбуле. И, скорее всего, причина нынешнего моего коварного ареста лежит в том, что отсутствие моих обращений обидело и задело гордость губернатора Испарты и некоторых государственных чиновников, которые из неприязни, или от беспомощности раздули из мухи слона и напугали Министерство Внутренних Дел.

Вывод. Все мои друзья, которые поддерживают со мной отношения, знают, что не то что вмешательство в политику или какие-либо политические действия, но даже и размышления о политике противоречат моим целям, моему мировоззрению и моим святым обязанностям, связанным с верой. Мне был дан свет (нур), а не дубина политики. Мудрость этого состояния такова: для того, чтобы многие люди, нуждающиеся в истинах веры и являющиеся чиновниками, не смотрели на эти истины с опаской и критикой, и таким образом не лишились их, Аллах вселил в моё сердце сильную неприязнь к политике и желание её избегать, в чём я убеждён.

………………………………………………………………………………………

Покойный полковник Асым Бей был допрошен. Он думал: “Если сказать правду, то это повредит моему Устазу, солгать же очень тяжело для достоинства моей сорокалетней честной и правильной воинской службы”, – и в этом тяжком раздумье он произнёс: “О Аллах, забери мою душу!” – и в течении десяти минут покинул этот мир. Он стал мучеником честности и жертвой мерзких ошибок тех, кто возомнил ошибкой добрую поддержку и подтверждение, которые не назовёт ошибкой ни один закон в мире. Да, кто получил полноценный урок “Рисале-и Нур”, тот легко, словно воду, изопьёт напиток смерти, которую он воспринимает, как документ об освобождении. Если бы я не думал о мучениях моих братьев, оставшихся после меня, то тоже, как мой благородный брат Асым Бей, сказал бы: “О Аллах! Возьми и мою душу тоже!”…

Третий пункт, ставший причиной моего обвинения. Распространение “Рисале-и Нур” без получения разрешения на то властей, усиление религиозных чувств, что в будущем возможно воспрепятствует государственным принципам свободы и нарушит общественный порядок.

Ответ. “Рисале-и Нур” – это свет. От света вреда не бывает. Уже тринадцать лет назад выбросив из рук дубину политики, и доказывая, упрочивая святые истины, являющиеся фундаментом жизни этой страны и народа, и утверждая что для девяноста девяти процентов этой благословенной нации “Рисале-и Нур” несёт только лишь и только пользу, я привожу в свидетели всех, кто читает эти книги. Пусть выйдет хоть кто-нибудь, кто бы сказал: “Я получил от этого вред”. И во-вторых, у меня нет типографии и многочисленных писарей. С трудом могу найти хотя бы одного. И я не владею хорошим письмом. Я полуграмотный. За один час своим весьма ущербным почерком могу написать только одну страницу. Такие люди, как покойный Асым Бей, делая мне своеобразный подарок, помогали мне своим красивым почерком. Мои воспоминания на очень печальной чужбине, они записали. Затем некоторые люди нашедшие эти сияния веры настоящим эликсиром для своих бед, пожелали их прочесть и прочли. Они явно увидели, что это настоящее лекарство для их вечной жизни, и переписали эти книги для себя. Попавшая к вам в руки и проверяемая вами книга “Содержание” показывает, что каждая часть “Рисале-и Нур” разъясняет истину какого-либо аята Корана. Особенно аяты касающиеся основ веры, разъясняются с такой очевидностью, что разрушаются все основы и планы нападений, подготовленных европейскими философами против Корана за тысячу лет. В находящейся у вас “Брошюре для пожилых”, в “Одиннадцатой Надежде” содержится одно из тысяч доказательств веры и единобожия. Посмотрите его в качестве примера, проявите внимание и поймите, правое моё дело или нет. И для того, чтобы понять, насколько это дело полезно для этой страны и народа, в качестве примера рассмотрите такие части “Рисале-и Нур”, как “Брошюра о бережливости” и содержащая двадцать пять лекарств, исходящих от веры, “Брошюра для больных”, а также “Брошюра для пожилых”, содержащая тринадцать исходящих от веры надежд и утешений. Уверен, что каждый, кто по-совести прочитает их, согласится, что для неимущих, больных и стариков, составляющих более чем половину этого благословенного народа, “Рисале-и Нур” является очень ценной сокровищницей богатств, лекарством и светом.

И для того, чтобы помочь вашему расследованию, я вам скажу:

— Книга “Содержание” является оглавлением части моих книг, написанных в течении двадцати лет. Основы некоторых содержащихся там книг написаны ещё в “Отделе Мудрости”. Порядковые номера “Содержания” не совпадают с порядком написания. Например “Двадцать второе Слово” было написано раньше, чем “Первое слово”, а “Двадцать второе Письмо” – раньше “Первого Письма”. И примеров этого много…

В-третьих, книги “Рисале-и Нур”, заключающие в себе науку о вере, устанавливают и обеспечивают общественный порядок и безопасность. Да, вера, являющаяся источником и причиной благих качеств и прекрасных нравов, безусловно, не нарушает общественный порядок, а наоборот, обеспечивает его. Неверие – вот что нарушает безопасность своей безнравственностью.

И ещё, да будет вам известно, что двадцать-тридцать лет назад в одной из газет я прочёл, что один английский министр колоний сказал: “Пока этот Коран находится в руках мусульман, мы не можем быть их настоящими правителями. Нам нужно постараться уничтожить его”. Итак, поскольку эти слова того упрямого безбожника вот уже тридцать лет, как привлекли мой взор к европейским философам, то после своего нафса я борюсь с ними, на внутренние дела же особо не смотрю. Внутренние недостатки я отношу к ошибкам и порче пришедшим из Европы. Я гневаюсь на европейских философов и бью их. Слава Аллаху, “Рисале-и Нур” и разбил мечтания того упрямого неверного, и обрёл состояние, способное полностью закрыть рты философам материализма и натурализма. В каком бы обличии не была, в мире нет такой власти, которая бы запретила такой благословенный продукт своей страны и такой нерушимый источник духовной силы, и которая бы осудила его распространителя! Свободное положение монахов в Европе показывает, что никакой закон не вмешивается к тем, кто отрёкся от мира и усердствует ради своей веры и вечной жизни.

Вывод. Уже десять лет, как я приговорён к беспричинной ссылке. Уверен, что никакой закон в мире не может запретить старому, одиноко живущему в чужих краях человеку, отрезанному от общения и переписки, записывать свои научные воспоминания о вере, являющейся неким ключом к вечному счастью. И то, что до сих пор эти воспоминания не были раскритикованы ни одним богословом, конечно, доказывает, что они являются настоящей правдой и истиной.

Четвёртый пункт, ставший причиной моего обвинения и ареста. Сообщается, будто я давал уроки тариката, запрещённые государством.

Ответ. Во-первых, все находящиеся у вас мои книги свидетельствуют, что я занимаюсь истинами веры. И во многих книгах я писал: “Сейчас не время тариката, сейчас надо спасать веру. Вошедших в Рай без тариката очень много, однако, без веры туда никто не войдёт. Поэтому сейчас нужно работать над верой”.

Во-вторых, десять лет уже я живу в Испартском вилайете. Пусть выйдет хоть кто-то, кто сказал бы: “Он дал мне урок тариката”. Да, некоторым близким братьям по Иному миру я давал уроки высоких истин и науки о вере, как учёный. Но это не обучение тарикату, а скорее, преподавание истины. Есть только вот что: Я – шафиит, мой тасбихат после намаза немного отличается от ханафитского. И после вечернего намаза, до наступления ночного, а также перед рассветом, я никого не принимая молюсь о прощении своих грехов и занимаюсь чтением аятов Корана. Думаю, что ни один закон в мире не может запретить мне это. В связи с этим вопросом о тарикате, власти и судебные чиновники спрашивают у меня:

— На что ты живёшь?

Ответ. Я живу благодаря изобилию строгой экономии и посредством сокровищницы удовлетворённости, чему свидетель народ Барлы, в которой я прожил девять лет. Друзья, контактирующие со мной, знают, что в большинстве случаев в день я трачу сто пара(*), а иногда и ещё меньше. И за семь лет на одежду и обувь я потратил только семь банкнот.


* Пара – сороковая часть Куруша (сотой части турецкой лиры). (Примеч. переводчика).

И по свидетельству находящейся у вас моей биографии: воздерживаясь на протяжении всей своей жизни от людских даров и подаяний, я обижал даже своих самых верных друзей отвергая их подарки. И помогающие мне друзья знают, что даже если я был вынужден взять подарок, то делал это только с условием дать что-либо взамен. Большую часть жалования, полученного в “Отделе Исламской Мудрости”, я потратил на издание книг, которые писал в те времена. Малую часть тех денег я приберёг для того, чтобы совершить хадж. И вот, этих небольших денег, с благодатью экономии и удовлетворённости, мне хватило на десять лет, они не дали мне унизиться. И эти благословенные деньги ещё немного остались.

О судьи! Не нужно пресыщаться выслушиванием этих моих длинных повествований. Потому что в число страниц постановления о моем аресте вошло двадцать-тридцать томов. Против стольких страниц обвинения, конечно, это моё длинное объяснение будет коротким. Я уже тринадцать лет не вмешиваюсь в мирскую политику, а потому не знаю её законов. И моя биография свидетельствует о том, что ради своей защиты я не опускался до обмана. Я рассказал всё, как есть. У вас есть совесть, вы знаете, как справедливо применять законы, и вы вынесете в отношении меня своё решение. И ещё, будет вам известно, что некоторые неспособные чиновники, из-за своей неспособности или мнительности, или по причине, какая бывает у волка для овцы, или из-за желания получить повышение либо просто угодить властям, проворачивая интриги, готовящие почву для применения новых произвольных законов, посмотрели на меня словно в телескоп и раздули из мухи слона. Надеемся что вы, в силу своей способности, покажете, что слоны их воображений являются мухами. То есть, посмотрите на нас, перевернув наоборот их телескоп… И у меня есть одна просьба: изъятые у меня книги, по моему мнению, стоят больше тысячи лир. Верните их мне. О том, что большинство из них двенадцать лет назад было с гордостью и благодарностью принято библиотекой Анкары, директор той библиотеки объявил в газете. Сейчас, с позволения вашей комиссии, от решения которой в данный момент зависит моя жизнь, я хочу отдать один экземпляр этого моего изложения прокурору, дабы открыть дело против тех, кто причинил нам столько вреда, один – в Министерство Внутренних Дел и в Депутатскую палату.

Первое дополнение к моей вышеизложенной защите

Вниманию того, кто меня допрашивал, и судебной комиссии! К вышеизложенному моему повествованию я добавлю ещё три пункта.

Первый пункт. Нас очень удивляет и просто поражает, наводя на мысль о неком корыстном плане и желании любой ценой сфабриковать обвинение, то что нас так настойчиво спрашивают о некой якобы существующей организации. Говорят: “Где вы берёте деньги для создания организации?”

Ответ. Во-первых, я тоже спрашиваю у задающих такие вопросы: Какие документы, какие есть признаки, говорящие о существовании у нас такого политического сообщества? Какие у них есть доказательства, какие подтверждения они нашли в пользу того, что мы на деньги создали организацию? На каком основании они так настойчиво спрашивают об этом? Я десять лет находился под строгой слежкой в Испартском вилайете. Если одинокий, всем чужой, уставший от мирской суеты и питающий сильное отвращение к политике человек не видит никого, кроме одного-двух своих помощников да одного-двух путников за десять дней; и если он своими глазами много раз видел, как мощные оппозиционные политические сообщества приносили противоположные ожидаемым результаты и вред, оставаясь безрезультатными; и, живя среди своего народа и тысяч друзей, он в самые важные моменты отверг политические сообщества и течения, в них не участвовал; и, воспринимая самым большим преступлением нанесение политическими замыслами вреда и ущерба весьма святому служению осознанной вере, которому не дозволено вредить абсолютно ничем, он бежит от политики, словно от дьявола, и уже десять лет руководствуется правилом:

اَعُوذُ بِاللّٰهِ مِنَ الشَّيْطَانِ وَ السِّيَاسَةِ Прибегаю к Аллаху от дьявола и политики”  и считающий лучшей уловкой ‒ отказ от любых уловок, бесстрашно разглашающий свои тайны; и если за десять лет он не дал обнаружить признаков такой организации очень чутко следящим за ним чиновникам огромного Испартского вилайета, то тем, кто говорит этому человеку: “Существует такая организация и ты проворачиваешь политический план”, – не только я, но весь Испартский вилайет и все кто меня знает, и даже все носители ума и совести ответят отвращением к их клевете и скажут: “Вы обвиняете его из корыстных побуждений”.

Во-вторых, наше дело – вера. Посредством братства по вере в этой стране и в Испарте мы имеем братскую связь с девяносто девятью процентом населения. Тогда как организованное сообщество – это объединение меньшинства среди большинства. Девяносто девять человек не могут быть организованным сообществом против одного человека. Разве что какой-нибудь совсем бессовестный безбожник, возомнив всех (упаси Аллах) такими же неверующими, как он, может разглашать это, желая оскорбить эту благословенную религиозную нацию…

В-третьих, если такой человек, как я, весьма серьёзно любит турецкий народ и очень одобряет его в отношении его удостоенности похвалы Корана; и является весьма сильным сторонником этого народа, более шестисот лет противостоящего всему миру и являющегося знаменосцем Корана; и по свидетельству тысячи турков, на деле служит турецкому народу делая это лучше, чем тысяча турков-националистов; и избрал эту чужбину, предпочитая тридцать-сорок весьма ценных молодых турков тридцати тысячам немолящихся своих земляков; и по причине своей научной деятельности сохраняет достоинство знаний; и весьма ясным образом преподаёт истины веры, то если с этим человеком за двадцать-тридцать лет, только ради веры, истины и Иного мира, чистосердечно свяжутся не двадцать-тридцать учеников, а сто и даже тысячи, став его братьями по Иному миру, – разве это много и разве в этом есть какой-то вред? Разве обладатель совести найдёт в этом повод для критики? И разве сможет он смотреть на них, как на какое-то политическое сообщество?

В-четвёртых, обладатели совести поймут, насколько бессовестны те, которые говорят человеку, потратившему за десять лет сто банкнот, и в день живущему на сорок пара и семь лет надевающему абу(*) с семидесятью заплатами: “На какие деньги ты живёшь и создаёшь организацию?”

Второй пункт. Фальшиво подделывая “Инцидент Менемена”, напугав народ и введя в заблуждение власть, замышляя легко внедрить либеральные законы, втянув её в интригу, будто “Это поможет принятию либеральных законов”, меня принудительно перевезли из Барлы в Испарту. Там увидели, что я не могу быть инструментом для смуты, и у меня совершенно нет склонности к предпринятию таких пустых попыток, во всех отношениях вредных и для страны, и для народа, и для религии. Поняв это, они поменяли свои планы. Воспользовавшись моей ложной славой, которую я не одобряю, посредством интриг, которые мы не могли себе даже представить, они проделали с нами некое мнимое подражание печальному инциденту “Менемен”, чем нанесли большой ущерб и народу, и власти, и многим невинным людям, которые были арестованы. Теперь, когда их ложь вышла наружу, они найдя повод, подобный тому, что есть у волка для овцы, пытаются сбить с толку чиновников правосудия. В отношении права защиты народа я напоминаю, что органы юстиции в этом деле нуждаются в большом внимании и осторожности. Действительно должны обвиняться те, кто подхалимствуя перед некоторыми представителями власти, обманом под фальшивой маской некого сообщества подстрекают некоторых наивных невинных бедолаг и тем самым производят на свет некий мелкий инцидент. Затем, подобно дьяволу, раздув из мухи слона, сбивают с толку власть, давят множество невинных людей, наносят большой вред стране и сваливают вину на других. Так вот, наше дело точно такое же.


* Аба – одеяние из грубой шерстяной ткани (накидка) – (Примеч. переводчика).

Третий пункт. Среди кругов власти, конечно, суды наиболее, чем остальные, обязаны сохранять независимость, больше других проявлять нейтралитет и не примешивать свои чувства, не взирая на внешние влияния. Я, опираясь на полную независимость суда, имею право независимо защищать таким образом право своей свободы. Да, как и в любом другом месте, так и в правосудии есть права собственности и жизни. Если судья, проявив личный гнев, убьёт некого убийцу, то он сам становится убийцей. Значит, если судебные чиновники не будут полностью свободны и избавлены от чувств и внешнего влияния, то под внешним правосудием они рискуют войти в ужасные грехи. И, у преступников, у одиноких и у оппозиционеров тоже есть права. И для того, чтобы воспользоваться этими своими правами, они нуждаются в некой весьма нейтральной инстанции. Одним из примеров отхода от справедливости к сторонничеству, когда правосудие превращается в притеснение, является то, что в Испарте и здесь на некоторых допросах, хотя моё имя – Саид Нурси, меня постоянно называют Саид Курди и Курд. Тем самым и задевается национальное достоинство моих братьев, пробуждая в них некое негативное чувство по отношению ко мне, и самому суду и правосудию придаётся некое совершенно противоречащее им направление. Да, одним из тысяч исторических примеров того, что суд и судья должны быть чистыми от сторонничества и иметь абсолютно нейтральный взгляд, является то, что Почтенный Али (да будет доволен им Аллах), будучи халифом, сидел в суде вместе с одним евреем. Также в истории есть много случаев, когда падишахи судились справедливым судом с простыми людьми. И тем людям, которые не смотря на это пробуждают ко мне некое чувство отчуждения и желают сбить с толку правосудие, я говорю:

— Господа! Я, прежде всего, мусульманин и пришёл в этот мир в Курдистане. Однако, служил я туркам, и девяносто девять процентов моего полезного служения имело место для турков, и большая часть моей жизни прошла среди турков, и мои самые верные и искренние братья являются турками, и, поскольку турки – самое героическое войско Ислама, то необходимостью моего святого служения являются любовь к ним и сторонничество. А потому я могу привести в свидетели тысячу настоящих, благородных молодых турков, которые подтвердят, что я послужил на благо турецкого народа также, как тысяча называющих меня Курдом людей, показывающих себя патриотами.

И находящиеся в руках суда тридцать-сорок моих книг, особенно брошюры “О бережливости”, “Для пожилых” и “Для больных”, я привожу в качестве свидетельства того, что эти книги, служащие больше, чем тысяча турецких националистов на пользу четырёх пятых турецкого народа, состоящих из бедолаг, малоимущих, больных и богобоязненных верующих людей, находятся в руках не курдской, а скорее, турецкой молодёжи. С позволения суда, тем безбожным угнетателям, которые бросили нас в эту беду, ввели в заблуждение некоторых официальных лиц и под завесой патриотизма проворачивают свои интриги, я скажу:

— Господа! Разве это патриотизм – по статье, которая в отношении меня не доказана, а если и будет доказана, то которая не содержит никакого преступления, и даже если содержит, то только в отношении меня, – бросать в эту беду более сорока самых ценных представителей турецкой молодёжи и самых уважаемых стариков, словно они совершили какое-то великое преступление? Да, среди тех, кто беспричинно попал под этот мучительный арест, есть такие люди, являющиеся основанием для гордости турецкой молодёжи, которые (Прим.) были взяты из своих семей и брошены в эту беду только за то, что я, издалека, почувствовав их ценность, отправил им “салям” или религиозную брошюру. И разве это любовь к нации? Я, на ваш взгляд принадлежу к чужому народу. Но среди этих арестованных благородных и уважаемых молодых и пожилых турков есть такие, каждого из которых я не променяю даже на сотню людей из своего народа. Среди них есть такие, ради которых я пять лет не проклинал деспотичных чиновников, угнетавших меня в течении десяти лет. И среди них есть такие интеллигентные и благородные турецкие братья, в которых я совершенно изумлённо и одобрительно наблюдал самые чистые образцы высоких качеств. И через них я понял секрет превосходства турецкого народа. Я по-совести и со многими подтверждениями заверяю, что, если бы имел столько тел, сколько этих невинных арестантов, или мог бы взять на себя все виды трудностей, выпадающих на их дело, то с гордостью хотел бы понести их вместо этих ценных личностей. Это моё чувство к ним основано на их собственной ценности, а не на том, что они полезны для меня. Потому что некоторых я вижу в первый раз. Некоторые же получили пользу от меня, а я получил от них вред. Однако, даже если и получу тысячекратно больший вред, то всёравно их ценность в моих глазах не уменьшится.


Примечание: Эти люди с прекращением судебных разбирательств, через два месяца тягостного ареста были оправданы.

Итак, эй, заявляющие о любви к туркам безбожные тираны! Разве это любовь к нации – по самой мелкой и ничтожной причине, из-за такого, как я, одного курда (как вы говорите), бросать в смятение и унижать стольких представителей турецкой нации, способных составить основу её гордости? Разве это любовь к туркам? Препоручаю ответ на это вашей бесчестной совести.

Так вот, поняв их невинность, справедливый суд большинство из них освободил. Если здесь и есть какая-то вина, то эта вина – моя. Они, из чувств высокого благородства, только лишь ради Аллаха, помогали такому, как я, старому, одинокому ходже тем, что топили печь, приносили воду, готовили пищу и переписывали набело мои личные книги, и в конце тех двух книг, являющихся моим неким дневником, поставили мне на память свои подписи. Так разве в мире есть какой-то закон, какой-то порядок или какая-то польза, чтобы таких людей порицать за это?

Второе дополнение к моей защите

О судьи! В моём нижеследующем изложении, возможно, будут ненужные для вашего дела темы. Однако, с этими вопросами связана вся страна и даже весь мир. Не только вы, но и они, по-смыслу, слушают это. И в моём повествовании вы увидите беспорядочность. Причина же этого в том, что мне не предоставлено одно моё важное право. Я плохо пишу и много раз просил, чтобы в этом деле жизни и смерти мне предоставили писаря, дабы для защиты своих прав я мог написать обращение. Не предоставили. Скорее, два месяца мне весьма бессовестным образом полностью запретили разговаривать. Поэтому, своим очень недостаточным и запутанным почерком я не смог записать всё упорядоченно. Итак, моё последнее изложение таково:

Если представить невероятное, и будет возомнена правдой и принята на веру весьма очевидная клевета подстрекателей и доносчиков, говорящих, мол: “Рисале-и Нур противоречит политике властей и некоторым законам, оспаривает их, а скорее, вообще, несёт другие политические взгляды и совершенно другие идеи. И все книги говорят не о вере, а о политике.” – То в ответ на это я скажу:

— Поскольку республика является самой широкой формой свободы, и поскольку правительство приняло самую свободную форму республики, то, конечно, республиканская свобода не посчитает преступлением и не сможет угнетать истинное, твёрдое и неопровержимое научное убеждение и верные слова, если это не вредит общественному порядку. Да, есть ли в мире хоть одна страна, которая бы полностью имела лишь одно политическое убеждение? Допустим, представив невероятное – я скрытно, сам для себя написал свои политические взгляды и показал их некоторым своим близким друзьям. Но я не слышал о таких законах, которые бы усматривали в этом преступление. Между тем, “Рисале-и Нур” повествует о свете веры, во мрак политики это произведение не впадало и не унизится до него.

Если, допустим, какой-нибудь безбожник, не знающий сути светской республики, скажет: “Твои книги пробуждают мощное религиозное движение, оспаривают принципы светской республики”.

Ответ. Мы знаем, что светское республиканское правление означает отделение религии от (вопросов) мира. Иначе, только весьма глупый безбожник может понять это, как, не приходящее никому на ум, отвержение религии и становление полностью неверующим. Да, как ни один народ в мире не может жить без религии, так и турецкий народ выделялся во все века тем, что во всех уголках мира, где бы ни жили турки, они – мусульмане. Другие же исламские народы, если даже будут маленькими, все равно какая-то их часть остаётся вне Ислама. Эта благословенная нация весьма серьёзно и по-настоящему религиозна, и в течение тысячи лет являясь героической армией, записала свою национальную гордость на земле остриями своих мечей и закрепила её миллионами религиозных источников. И лживые, безродные безбожники, обвиняющие этот народ в том, что он, якобы “Отвергает религию или становится неверующим”, совершают такое преступление, что оказываются достойными наказания на самом дне Ада. Между тем, “Рисале-и Нур” не касается широкого круга религии, который охватывает законы общественной жизни. Скорее, основной темой и целью этого произведения является самая избранная и высокая часть религии, заключающая в себе великие столпы веры. И в большинстве случаев моим собеседником в этих книгах, в первую очередь, являюсь я сам, затем – европейские философы. От таких святых вопросов (при условии, что они верны), подозревать вред, я думаю, что могут только дьяволы. Лишь три-четыре брошюры, в виде критической жалобы, обращены к некоторым чиновникам. Однако и они оспаривают и критикуют не власть, а только некоторую часть тех чиновников, злоупотребляющих своим положением и угнетающих меня. И затем, чтобы не было почвы для неверного истолкования, эти три-четыре брошюры были названы мной “конфиденциальными” и недоступными к распространению. Абсолютное большинство других брошюр частью были написаны четыре-пять лет назад, частью восемь и тринадцать лет назад. Только брошюры “О бережливости”, “Для пожилых” и “Для больных” написаны в прошлом году. Наряду с этим, тот, у кого есть хоть частица разума, кто будет изучать их без предубеждения, подтвердит, что эти книги не противоречат законам государства и не содержат ничего, что могло бы нарушить общественный порядок и ввести народ в заблуждение. Напротив, они должны вызывать одобрение у властей. И даже если представить невероятное, что с точки зрения властей многие их пункты противоречат законам, то заявляю, что согласно вышедшей недавно амнистии, по которой преступления такого рода, совершенные до 28-го июля 1933 года подлежат прощению, повода для преследования этих книг не осталось, и поэтому требую как можно скорее прекратить несправедливость в отношении нас и вернуть нам наши книги.

Если некто опьянённый и бессовестный, воспринимающий человеческую суть стоящей на самой низкой и несчастной животной степени, возомнивший этот мир и человека в нём вечными и постоянными, скажет: “Все твои книги дают очень сильные уроки веры. Охлаждают человека к мирскому, поворачивают его взор к миру иному. Мы же в нынешнее время можем жить только обратив все свои силы, внимание и мысли на мирскую жизнь. Потому что жить сейчас и беречься от врагов стало намного сложнее”.

Ответ. Хотя уроки истинной веры обращают взор человека к Иному миру, но этот мир они показывают некой его пашней, рынком и фабрикой, тем самым заставляя работать для него ещё больше. И весьма мощным образом помогают обрести духовную силу, страшно разрушающуюся в неверии. А также будят воодушевление, трудолюбие и усердие в душах тех, кто отчаявшись впал в леность и апатию. Интересно, разве те, кто хотят жить в этом мире, могут принять существование такого закона, который бы запретил аргументированные и не приемлющие возражений уроки истинной веры, наделяющие духовной силой, которая в свою очередь служит основой и для наслаждений мирской жизни, и для желания трудиться, и для стойкости против бесчисленных несчастий? Да и может ли быть такой закон?

Если же некий невежда, выдающий себя за патриота и не знающий истинных основ управления народом и общественного порядка страны, скажет: “Твои книги могут послужить основой для тех, кто нарушает общественный порядок и вмешивается в управление. И ты сам, если, проявив неосторожность, возразишь против нынешних властей, то с силой своих книг можешь стать причиной возникновения конфликта. Из-за этой вероятности мы тебе и мешаем”.

Ответ. Тот, кто получил урок от “Рисале-и Нур”, конечно, не войдёт в смуты, проливающие кровь невинных и попирающие их права. И тем более, как показывает неоднократный опыт, эти бесплодные и вредоносные смуты его никоим образом не интересуют. И то, что в десяти смутах последних десяти лет не принял участие даже один из десяти учеников “Рисале-и Нур”, а скорее, вообще ни один, показывает, что эти книги противостоят смутам и являются основой общественного порядка. Интересно, когда легче управлять и сохранять общественный порядок: имея дело с тысячей верующих людей, или с десятью непристойными безбожниками? Да, вера, наделяя хорошими качествами, даёт и чувство сострадания, и склонность избегать причинения вреда. Что же касается моей неосторожности, то в Испартском вилайете знают, что последние тринадцать лет, для того, чтобы насколько только возможно уменьшить вероятность привлечения к себе внимания властей, чтобы не связываться с ними и не вмешиваться в их дела, я живу в одиночестве, с чувством сострадания и избегаю политики.

Эй бессовестные, бросившие меня в эту беду! Понимаю, что вы разгневались на меня за то, что я не действовал против общественного порядка. Вы арестовали меня из своей враждебности к этому общественному порядку. Да, те, кто желает нарушить всеобщее спокойствие и вмешиваться в управление, они и заставили арестовать меня, обманув власть и попусту отвлекая правосудие. Их должны обвинять не только мы, но в первую очередь сам прокурор должен отдать их под суд.

Если будет сказано: “Ты не имеешь ни какой должности и не можешь, принимая почести народа, давать религиозные уроки, как уполномоченные для этого люди. И есть официальное управление, занимающееся религиозным обучением, для этого нужно его разрешение”.

Ответ. Во-первых, у меня нет ни типографии, ни писарей, которые бы занимались распространением. Наше занятие частное. А закон свободы совести гарантирует свободу частной жизни, особенно дел, касающихся совести и веры.

Во-вторых, Правительство партии “Единения и Прогресса” единогласно назначило меня в “Отдел Исламской Мудрости” исполнять обязанность доказательства истин Ислама, противостоя нападкам Европы, а также преподавать их народу. И Управление по делам религии назначило меня проповедником в области Ван, а также более сотни моих брошюр до сих пор ходят по рукам учёных-богословов и не встречают критики. Что доказывает: у меня есть право обучать народ!

В-третьих, Если бы двери могилы закрылись, и человек остался на этом свете навсегда, тогда у него были бы только военные, правительственные и официальные обязанности. Но, поскольку каждый день, по меньшей мере тридцать тысяч свидетелей своими смертями подписываются под заявлением

 اَلْمَوْتُ حَقٌّ 

Смерть – истина”

конечно, есть ещё более важные обязанности, нежели те, что относятся к этому миру. Так вот, “Рисале-и Нур”, по повелению Корана, исполняет эти обязанности. И поскольку Коран, являющийся повелителем, главой и командиром “Рисале-и Нур”, управляя находящимися под его командой тремястами пятьюдесятью миллионами человек, заставляет их обучаться и каждый день, как минимум пять раз побуждает четыре пятых из них вздымать руки к Всевышнему; и во всех мечетях, общинах и намазах повелевает с почтением читать свои святые, небесные распоряжения; то конечно, его настоящее толкование и одно сияние этого солнца и один его служитель, коим является “Рисале-и Нур”, по воле Аллаха будет полноценно исполнять эту обязанность веры. Так что мирские люди и политики очень нуждаются не в противостоянии ему, а в извлечении из него пользы. Да, в “Рисале-и Нур” есть много таких глав, как “Двадцать девятое Слово”, раскрывающее загадочный смысл этой вселенной и тайну того, откуда и куда идут существа и что с ними будет; и “Тридцатое Слово”, разрешающее загадку преобразования частиц; и “Двадцать четвёртое Письмо”, раскрывающее удивительный секрет созидания и деятельности в этой вселенной среди непрерывной гибели и тлена; и “Двадцатое Письмо”, разрешающее и объясняющее самую глубокую и важную загадку Единобожия, и доказывающее, что воскрешение человечества является таким же лёгким, как оживление одной мухи; и называемое “Трактатом о Природе” “Двадцать третье Сияние”, разрушающее и губящее на корню идеи безбожия. Тот, кто изучает эти книги, подтвердит, что какой-либо учёный, литератор или профессор, который бы раскрыл хоть одну из этих загадок, при любой власти был бы одобрительно вознаграждён и встречен почётом.

На это моё изложение не нужно смотреть, как на разъяснения, выходящие за рамки предмета разговора. Потому что более ста брошюр “Рисале-и Нур” вошли в постановление о моём аресте, а поэтому и судейская коллегия теперь вынуждена их изучать, и я должен давать ответы и объяснения с точки зрения связи с Кораном, Миром Ислама и будущим. Поскольку полное освещение какого-либо вопроса возможно только с объяснением всех далёких и близких вероятностей, то есть нужда в том, чтобы изложить одну далёкую вероятность, касающуюся нашего дела. Итак:

Если некоторые несчастные люди, избравшие своим принципом неверие и безбожие, сблизившись с частью официальных лиц, под маской политических целей введут их в заблуждение или сами станут чиновниками, и чтобы своими коварствами и угрозами уничтожить “Рисале-и Нур” и заставить меня замолчать, скажут: “Время фанатизма прошло. Сейчас нужно забыть о прошлом и всеми силами обратиться к будущему, ты же неким реакционным образом даёшь сильные уроки веры и религии, что не подходит нашему делу!..”

Ответ. Во-первых, то воспринимаемое прошлым время превратилось в будущее, это истинное будущее, мы отправимся туда.

Во-вторых, так как “Рисале-и Нур” является тафсиром (толкованием) Корана, то он связан с Мудрым Кораном. Коран же – это некая притягивающая истина, связывающая Земной шар с Аршем подобно всеобщему тяготению. Те, кто правят в Азии, не могут бороться с подобными “Рисале-и Нур” толкованиями Корана. Наоборот, они должны примириться с ними, извлекать из них пользу и поддерживать.

Что же касается моего умолкания, то поскольку на пути какого-либо простого открытия или неважной политической идеи, или же из-за простой мирской чести многие обладатели достоинства пожертвовали своими головами, то конечно на пути открытия, которое станет ценой огромного Рая, поможет заработать вечные богатства и жизнь, и оставит в изумлении всех философов, даже если у меня будет столько голов, сколько частиц моего тела и если всеми ими нужно будет пожертвовать, я сделаю это без колебаний. И если угрозами или уничтожением заставить меня замолчать, то вместо одного языка заговорят тысячи. “Рисале-и Нур”, который уже двадцать лет укореняется в душах, вместо одного моего умолкшего языка, заставит говорить тысячи других языков, чего я с надеждой жду от Милосердного Создателя.

Одно ничтожное обстоятельство, о котором, однако, меня спрашивают, как о серьёзном преступлении.

Мне говорят: “Ты не одеваешь на голову шапку(*). И в таких очень официальных местах, как суд, не снимаешь с головы (чалму). Значит, эти законы ты отвергаешь. Наказание за их отвержение сурово!”

Ответ. Отвергать какой-либо закон – это одно, а не действовать согласно ему – совершенно другое. Если наказание за первое – казнь, то за второе – либо день тюрьмы, либо штраф в одну лиру, либо выговор, либо предупреждение. Я не действую согласно этим законам, и не могу быть обязанным их соблюдать. Потому что живу отшельником. А на частную территорию эти законы не распространяются.


* Имеется в виду европейский головной убор с козырьком. (Примеч. переводчика).

Напоминание. Эти два месяца, суды Испарты и Эскишехира и Министерство Внутренних Дел, с пристальным вниманием и словно просеивая через мелкое сито, проверяют изъятые у меня конфиденциальные книги и личные письма, накопившиеся за десять лет. И хотя они признали, что не нашли в них ничего, что бы доказывало хоть одну статью обвинений в организации подпольного сообщества или комитета, всё же продолжают расследования. Я же хочу сказать:

— Господа! Не тратьте попусту силы… Если то, что ищете есть в действительности, то поскольку за столько времени вы не нашли ни одной улики, знайте: за этим делом стоит такой потрясающий гений, что победить его или противостоять ему невозможно. Единственный выход – примириться с ним. Иначе, наносить ущерб стольким невинным и давить их уже достаточно! Это может вызвать Божественный Гнев и стать причиной бедствий, подобных голоду и чуме. Между тем такой человек как я, нервный и без стеснения говорящий посторонним людям свои самые большие тайны и знаменитый тем, что очень бесстрашно и самоотверженно отвечал в Военном Трибунале и согласно своему учению, в старости вынужденный избегать приключений с опасным и неопределённым исходом. Следовательно, несмотря на это, приписывание мне деятельности в формировании организации, которую совершенно невозможно раскрыть, – это или наивность в степени глупости, или какие-то интриги.

Я требую от суда соблюсти одно моё право: книги, изъятые у меня, по-моему мнению оцениваются более тысячи лир. И большую их часть двенадцать лет назад с гордостью и благодарностью приняли в библиотеку Анкары. Особенно “Девятнадцатое Письмо” и “Двадцать девятое Слово”, касающиеся исключительно Иного мира, представляют для меня большую важность. Они являются моим духовным капиталом и плодами моей жизни. И поскольку они дают увидеть воочию одну из десяти разновидностей чудес Корана, то по-моему мнению имеют необычайную ценность. И, они написаны и оформлены для меня лично. И один из трёх-четырёх экземпляров “Брошюры для Пожилых”, повествующей о грустных воспоминаниях моей старости, был написан лично для меня. Поскольку в них нет ни чего мирского, достойного осуждения, то я всей душой желаю, чтобы мне вернули их, и мои арабские книги. Даже если я буду в тюрьме или в могиле, эти книги являются моими близкими друзьями и товарищами в пяти тяжких и горестных разлуках, взваленных на меня этим чуждым миром. С изъятием их у меня, я впаду в шестую, непереносимую разлуку, а вы должны беречься моих стонов, исходящих от давления этих очень тяжёлых разлук.

Требую от председателя и других участников суда соблюдения моего важного права.

А именно, это дело не касается лишь меня лично, чтобы оно решилось только тем, что вы меня оправдаете и узнаете истинное положение вещей. Потому что в этом деле духовная личность учёных и богобоязненных людей, на взгляд народа, попала под обвинения, а также для власти, в отношении таких людей появилась некая неблагонадежность, и теперь этим ученым и богобоязненным людям нужно знать, как уберечься от вредных и опасных инициатив. Поэтому я прошу, чтобы эта, последняя часть моей защиты, написанная мной собственноручно, непременно была опубликована новыми буквами. Дабы учёные и богобоязненные люди не поддавались на интриги, не приближались к этим вредным и опасным инициативам и их духовная личность избавилась перед народом от обвинений властей. И чтобы власти также стали им доверять, и это недопонимание между ними исчезло. А также, чтобы эти очень вредные для власти, для страны и народа инциденты и недоразумения больше не повторялись.

………………………………………………………………………………………

Действительно, девять лет назад “Десятое Слово”, распространившись в восьмистах экземплярах, стеснило в сердцах заблудших отрицание Воскресения из мёртвых и не допустило выхода его на их языки. Закрыло им рты и ткнуло в глаза необычайные доказательства. Да, “Десятое Слово” стало стальной бронёй вокруг таких великих столпов веры, как “Воскресение из мёртвых”, заставив замолчать заблудших. Конечно, республиканская власть была довольна этим, так как экземпляры “Десятого Слова” абсолютно свободно ходили по рукам самых больших чиновников из депутатов и губернаторов.

………………………………………………………………………………………

В этом деле жизни и смерти, тянущемся уже четыре месяца: ни одним обращением, никто не поинтересовался моим горьким состоянием и меня откровенно поливают грязью, дабы пробудить ко мне всеобщее презрение. Я приведу один рассказ (упоминаемый в моём обжаловании), описывающий моё необычное положение одинокого чужака, лишённого всяких удобств и поддержки:

— Однажды, чтобы вылечиться от какой-то болезни, одному падишаху потребовалась кровь некого ребёнка! Отец того ребёнка, по решению судьи, продал его за деньги падишаху. Ребёнок, вместо того, чтобы плакать и жаловаться на том собрании, засмеялся. У него спросили:

— Почему ты смеёшься, а не жалуешься и не просишь о помощи?

Он ответил:

— Когда человек попадает в беду, он в первую очередь жалуется отцу, затем судье, а затем падишаху. Мой отец продаёт меня на заклание, судья же постановил мне умереть, а падишах желает моей крови… Выдержать такое редкое, странное, весьма отвратительное и невиданное состояние можно только смеясь.

Итак, о Шукру Кая Бей! Мы тоже подобны тому ребёнку. Хотя положение требует, чтобы мы с нашими бедами, спасаясь от угнетателей, в первую очередь обратились к возглавляющему местную власть губернатору, затем к правосудию, а затем к Министерству Внутренних Дел, мы видим, что Министр Внутренних Дел, являющийся последней инстанцией, выслушивающей наши жалобы, желает придать цвет реальности беспочвенным подозрениям, питаемым в отношении нас. И не думая, что упрямство для прикрытия своих ошибок является ещё большей ошибкой, он желает нашей крови для поразившей его болезни гордости и желает сокрушить нас под прикрытием безосновательных мотивов. Мы же жалуемся министру внутренних дел Шукру Кая Бею на личность Шукру Кая. (Прим.) Если бы я знал, что этот суд, желающий в полной мере защитить свободу, не поддающийся никакому влиянию и действующий согласно чувству справедливости своей совести, выслушает нас относительно личности Шукру Кая Бея, то мы бы в первую очередь подали на него иск. Потому что вот уже год, требуя каждый день или каждую неделю рапорта в отношении нас, он привлёк к нам пристальное внимание полиции и шпионов, настроив их против нас, и таким образом “взрастил” нас, как жертвенного барашка для заклания. Суд же, хотя он не должен думать ни о чём, кроме правосудия, и хотя входящие в него люди действительно целиком и полностью связаны с правосудием, всё же они не смогли выстоять под давлением такой, занимающей высокий пост личности, как Шукру Кая, не освободили нас, и продолжают угнетать. Что же касается местных властей – губернатора и полиции Испарты – то хотя обязанностью их совести является защита нас, и бедных невинных Испартских арестантов, с приложением усилий для нашего скорейшего освобождения, они наоборот, выискивая бессмысленные и безосновательные поводы, стараются раздавить нас, особенно, пресекая обеспечение нуждающихся и бедных людей из Испартских арестантов, стараясь опустить их в полную голодную нищету. Итак, такому горькому положению, в котором нужно плакать самым предельным образом, мы, как тот ребёнок, противостоим смехом и, уповая, препоручаем наше дело Великому и Всемогущему Аллаху.

* * *


 Примечание: Доказательством того, насколько беспочвенным подозрениям поддался Шукру Кая, строя свою враждебность, является следующее: Для того, чтобы отдать под суд такого как я одинокого человека и трёх-четырёх моих бедных товарищей, он приехал из Анкары сам, взяв с собой сотню жандармов и два десятка полицейских, нагнетая тем самым страх, будто для этого не хватило бы сил жандармерии и военной дивизии Испарты. То, что ради дела, которое можно было сделать руками одного жандарма и одного полицейского, народу был нанесён ущерб в две-три тысячи лир, и ещё пятьсот лир было потрачено на отправку невинных людей, впоследствии отпущенных, из Испарты до самого Эскишехира, и эти бедолаги были ввергнуты в многотысячные убытки, показывает, насколько изобретением таких серьёзных инцидентов, сотрясающих общественную жизнь, наносится ущерб и деятельности Министерства Внутренних Дел, и обеспечению общественного порядка, и спокойному труду этого бедного народа. Таким образом, мы жалуемся Министру Внутренних Дел Шукру Кая Бею на личность Шукру Кая, который с намерением создать из ничего большое происшествие, устроил это положение; раздув из мухи сто слонов, в то время, когда страна больше всего нуждается во внутреннем спокойствии, он устроил такое состояние, которое вызвало повсеместное сотрясение, и незаконно действовал от имени закона, чем согласно закону, совершил серьёзное преступление, в котором мы его и обвиняем.

Отрывок, написанный для того, чтобы дать утешение моим невинным братьям, когда они в отчаянии стонали от несправедливого угнетения и мне не разрешали увидеться с ними и побеседовать.

(Приводиться здесь в соответствии с темой)

Посмотрите на покровительство и защиту Всемогущего Хранителя: несмотря на то, что сто двадцать с лишним человек, что совпадает с числом книг “Рисале-и Нур”, были допрошены с изучением всех их личных записей, не было найдено ни одной улики, указывающей на связь хоть одного ученика “Рисале-и Нур” с какой-либо из многочисленных организаций, существующих и распространяющихся посредством иностранных интриг и коварств разнообразных оппозиционных комитетов, что является явным и ярким проявлением Божественного покровительства. Это благосклонность Милостивого Творца, серьёзно подтверждающая Божественное покровительство и тайный карамат Имама Али (да будет доволен им Аллах) и Гавса Азама (Абдулькадира Гейляни) (да святится его тайна) в отношении “Рисале-и Нур”. Остановив сорока двух дюймовый снаряд, воздетыми к Божественной Обители руками сорока двух моих невинно угнетённых братьев, и отправив его назад, эта благосклонность, по-смыслу, взорвала его над теми, кто его выпустил. Мы же отделались несколькими ничтожными, лёгкими ранами да синяками, несущими за собой большую награду. Спастись с такими малыми убытками от такой пушки, заряжаемой целый год, – это просто чудо. На такое большое благо нужно отвечать благодарностью, радостью и воодушевлением. После этого наша жизнь нам принадлежать уже не может, потому что, по планам смутьянов, нас ожидала стопроцентная гибель. Значит, свою дальнейшую жизнь мы должны посвятить не себе, а правде и истине. Нам нужно не жаловаться, а постараться увидеть след, лик и суть милости, побуждающей к благодарению.

* * *

На третий день странного и очень тяжёлого для меня гриппа, не дающего мне за три дня съесть ничего другого, кроме стакана айрана и стакана молока, неожиданно мне была напомнена одна истина. Я же, для благословения этого напоминания, записал его в качестве предисловия к моей судебной защите. Если в ней есть суровость и недостатки, то они относятся к моей болезни. Да, поскольку истину, для защиты которой нужно сто человек, я вынужден защищать в одиночку, то под воздействием умственного утомления, растерянности и других очень беспокоящих состояний, я смог изложить её правильно, как она есть, лишь в нижеприведенном виде.

(Предисловие к последней защитительной речи, которое, исходя из одной мудрости, было добавлено к ней позже.)

Целью того, что все стадии моей защиты имеют форму изложения, указывающую на противостояние некому ужасному тайному комитету, является следующее:

Подобно тому, как республиканская власть взяла на вооружение принцип: “Сохранения нейтралитета, отделив религию от мира”, – который заключается в том, чтобы “не преследовать неверующих за их неверие, а верующих не преследовать за их веру”. Также и я, желаю, чтобы республиканская власть, которая должна быть нейтральной и свободолюбивой, отделилась от тайного, вредоносного комитета, стоящего на стороне безбожия, плетущего разные интриги и вводящего в заблуждение чиновников правительства, и, чтобы власть держалась от него подальше, и борюсь с этими интригами. Некоторые, случайно попавшие из этих комитетов во власть люди, держат в своих руках два ярлыка для серьёзно верующих людей, к которым они питают враждебность. Они вешают на них эти ярлыки и стараются ввести власть в заблуждение. Первый ярлык таков: для того, чтобы не показывать склонность этих еретиков к неверию, они навешивают ярлык “Реакционизма”. Второй же: Да упасёт Аллах! То, что мы не считаем безбожие политикой этого исламского правительства, они называют: “Использованием религии в политических целях”, – и пытаются запятнать нас этим ярлыком (Прим.).

Да, республиканское правительство, конечно, не даст хода идеям этих смутьянов, вредным для страны и народа, и не может быть их сторонником. Препятствовать им является необходимостью республиканских законов. И оно не может, приняв сторону этих смутьянов, пойти вопреки основным принципам республики. Пусть республиканское правительство примет положение арбитра между нами и теми смутьянами. Если кто-то из нас несправедлив и преступает закон, то пусть арбитр вынесет в отношении него решение и исполнит его, исходя из своего судейства.

Да, невозможно отрицать, то что безбожие и религиозность, как два течения, существуют во вселенной со времён Адама и будут существовать до конца света. Каждый, кто знает суть данного дела, понимает, что это нападение на нас является настоящей атакой безбожия против религиозности. Появление большинства философов на Западе и в Европе, и приход большинства пророков на Востоке и в Азии, является знаком и указанием Извечного Предопределения на то, что в Азии преобладает религия. Конечно, это республиканское правительство, являющееся передовым командиром Азии, воспользуется этим естественным азиатским качеством и источником. И свой принцип нейтралитета склонит не на сторону безбожия, а на сторону религиозности.


Примечание: То есть, на взгляд этих еретиков, возомнивших себе, что: “правительство не следует никакой политики и, да упасёт Аллах!, политика правительства — безбожие”, – моё служение истинам веры, которым я следую посредством “Рисале-и Нур”, просочившегося из твёрдых установлений Корана, называют некой оппозиционной политикой, и, заявляя об этом, они самым отвратительным образом клевещут.

Второй пункт. Может быть поставлен вопрос о наличии в книгах “Рисале-и Нур” положений, противоречащих статьям закона. Эта сторона принадлежит суду. Однако, “Рисале-и Нур” является произведением, содержащим сотню самостоятельных духовных открытий. Сохраняя право первооткрывателя, нельзя терять даже одно из этих открытий. Среди людей истины, науки и литературы важность открытий весьма велика, и они имеют большую ценность. Никто не может присвоить себе открытия другого. Если присвоит, то согласно закону, действующему во всех странах, ему будет предъявлен иск. Я писал “Рисале-и Нур”, желая распространять его в будущем, с разрешения властей, и на протяжении двадцати-тридцати лет занимался открытиями и их записью, и более пятидесяти лет продолжаются мои изыскания, борьба мысли, труды и исследования в разных областях. И обвинение этих книг, являющихся плодом и результатом того усердия, показывающих сотню духовных открытий, содержащих тысячи истин и состоящих из более, чем ста частей, найдя в них пятнадцать пунктов, не соответствующих нескольким законам, изданным после их написания, ведёт к утрате этих истин и к нарушению моих прав, связывающих меня с ними, а вместе с тем, готовит почву для плагиата, хищения и присвоения их другими. Поэтому, в данной части, в первую очередь ради истины, ради защиты моих прав из юридических соображений, данное обстоятельство должно быть в первую очередь принято во внимание вашим справедливым судом. И поскольку книги, изъятые у меня из опасения, что они могут стать орудием преступления, должны быть у меня в руках, чтобы служить основой для доказательства мною содержащихся в них истин перед учёными, философами и академиками, прошу вернуть их мне, чтобы я мог укрепить свою подготовку в этих открытиях и научных диспутах. Если даже вы меня осудите, то они осуждены быть не могут, и даже в тюрьме они должны находиться со мной. Справедливый суд, конечно, сорвёт интриги злоумышленников и не унизится до следования наущениям злоумышленников, которые серьёзно пятнают достоинство и честь суда, а скорее, полностью противоречит этим их качествам в деле восстановления прав и истины. И основываясь на том, что необходимым требованием правосудия является исполнение судом своих обязанностей не зная никакого более высокого положения, чем справедливость и установление истины, то не ради моей личности, а ради высокой правды, с которой связано множество истин и прав невинных людей, прошу как можно скорее устранить беспочвенные подозрения в отношении “Рисале-и Нур”, объявив о его свободе.

Третий пункт. Что касается мнимого преступления, приписываемого нам, то становится понятно, что, желая подвести меня под осуждение, в отношении нас в неком универсальном толковании, только лишь по внешним признакам и не принимая во внимание оговорок, была применена сто шестьдесят третья статья Уголовного Кодекса. Вместе с тем, что твёрдые и правдивые ответы на несколько приписываемых нам обвинений содержатся в запротоколированной вами моей защитительной речи, “Рисале-и Нур”, содержащий сотню духовных открытий и несколько сотен важных истин, из-за каких-то десяти-пятнадцати мелких пунктов, вместо одобрений и поощрений был встречен наказанием и критикой. Моё большое право – требовать от вашего суда соблюдения этого моего права и права “Рисале-и Нур” на свободу. Решение и раскрытие этой стороны обязательно и необходимо.

Четвёртый пункт. То что до сих пор, те кто нападали на меня и настраивали против меня власть питали ко мне неприязнь и делали это чисто из корыстных побуждений, выясняется из того, что желая нас устранить, они истребовали все способы. Поначалу нас обвиняли в создании тариката, однако не нашли никаких доказательств, затем обвинили в создании организации, затем в ведении политики, противоречии реформам, оппозиционном комитете и несанкционированном издательстве. Но несмотря на то, что они так старались нас в чём-нибудь обвинить и уничтожить, не нашлось ни одной улики, которая бы подтвердила их притязания. Потому, воспользовавшись внешней общностью одной статьи закона, не принимая во внимание оговорок и условий, нас хотят обвинить и осудить по пункту, с которым ни один обладатель разума не согласится. Да, пункт, о котором мы говорим, ни один обладатель разума в мире не примет за истину, и тот, у кого есть хоть частица совести, назовёт его клеветой. Этот пункт звучит так:

“Саид Курди использует религию в политике!”. Один из пятнадцати-двадцати аргументов, опровергающих это обвинение, и из десятка, уже запротоколированных вами, таков:

Моё состояние, о котором я сейчас расскажу, и доказать которое готов подтверждениями сотен свидетелей, полностью опровергает это обвинение. А именно:

По наблюдениям жителей села Барлы, в котором я жил девять лет и по свидетельству моих товарищей из г. Испарты, в котором я провёл девять месяцев, а также по подтверждениям моих близких друзей, вот уже тринадцать лет, как я не читал, не слушал и не хотел слушать и читать ни одной из газет, являющихся языком политики. У меня даже не было желания читать их во время нескольких инцидентов, считающихся связанными со мной, когда в тех газетах говорилось об интересующих каждого происшествиях. И я не читал их и никого об этом не прошу.

Разве можно сказать, что Саид использует религию в политических целях посредством “Рисале-и Нур”, все положения которого, за исключением пятнадцати пунктов, согласно глубокому изучению властей, обращены к моему Иному миру, к вере и истине? То есть, что истинную религию и осознанную веру, считающуюся во вселенной высокой, святой и пречистой истиной, он намеренно использует в политических целях; то есть, на исполнение мятежных, самых опасных, самых греховных и попирающих многие права, пустых и низменных замыслов?.. Разве не понятно, насколько далеки от разума, совести и человечности те, кто говорят подобное и так рассуждают?.. Конечно, справедливый суд, устранив такие безосновательные подозрения и ложь, подтвердит нашу правоту. Хотя незнание законов для большинства не служит оправданием, однако, если человек несправедливо сослан в глухую деревню и живёт там, в чужом месте, под пытками постоянной слежки, сильно обидевшись на мир, то незнание им законов, конечно, на взгляд совестливых людей является некой уважительной причиной.

Так вот, я – такой человек. И я не знал ни одной статьи, по которым меня, ошибочно подозревая, обвиняют. Не мог даже подписаться новыми буквами. Порой за десять дней я не встречал ни одного человека, кроме своего помощника. Все меня избегали. Нанять адвоката у меня нет возможности. Поскольку правилом всей моей жизни является утверждение: “Самая полезная и хорошая хитрость – в отсутствии хитрости”, – то во всей своей защите я следовал основам правды, истины, верности и честности. Исходя из вышеизложенного необходимым требованием правосудия является снисходительное отношение к некоторым выражениям моей защитительной речи или высказываниям, изредка встречающимся в одной-двух моих брошюрах, несоответствующим современным законам и официальным правилам. Пункты, оставшиеся сжатыми в моей защитительной речи, имеются в моём обжаловании, написанном против обвинения. Они друг друга дополняют. Исходя из того, что с учётом оговорок и условий, смысл заключающийся в сто шестьдесят третьей статье закона, и вместе с тем цель преследуемая законодателями, состоит в том, чтобы не было почвы для нарушения общественного порядка и безопасности, и поскольку ни у меня, ни в моих книгах не видно ни одного признака и ни одной улики, которые бы указывали на нарушение общественного порядка и безопасности, и в запротоколированной вами моей защитительной речи я двадцать раз твёрдо доказал, что этот закон никак не связан с нашим делом и нет ни одной стороны, с которой бы мы заслуживали наказания, то не смотря ни на что, обвинять нас по этой статье и применять её к нам под воздействием первоначальных подозрений – ни коим образом не соответствует чести правосудия. Поэтому, требуя своего оправдания, в качестве последнего слова, я говорю:

 حَسْبُنَا اللّٰهُ وَنِعْمَ الْوَكٖيلُ ۞ فَاِنْ تَوَلَّوْا فَقُلْ حَسْبِىَ اللّٰهُ لَٓا اِلٰهَ اِلَّا هُوَ عَلَيْهِ تَوَكَّلْتُ وَهُوَ رَبُّ الْعَرْشِ الْعَظٖيمِ

Достаточно нам Аллаха, Он – Прекрасный Доверенный!” (Коран 3:173). “А если они отвернутся, то скажи: Довольно мне Аллаха, нет божества, кроме Него, на Него я положился, и Он – Господь Великого Престола” (Коран 9:129).

* * *

Моё возражение на обвинительное заключение

О судьи и прокурор! На каждую статью этого обвинения есть ответ в моей защитительной речи, запротоколированной вами в ходе допроса. Особенно в моей тридцати пяти страничной “Последней защитительной речи”, которую я предлагаю вам вместо обжалования. Для того, чтобы обратить внимание и совесть правосудия к этому пункту, хочу сказать следующее:

Не смотря на то, что за десять лет жизни в Испартском вилайете, находясь под несправедливыми угнетениями и давлением, не было ни единого признака и проявления того, что могло бы нанести вред общественному порядку и безопасности, какая совесть и какое сердце позволяют обвинять меня в попытке подрыва внутренней безопасности страны? Если сто шестьдесят третьей статье придать такой смысл, в котором она применяется в отношении нас, тогда придётся распространить её на всех имамов и проповедников, во главе с Управлением по Делам Религии. Потому что во внушении религиозного образа жизни мы с ними солидарны. Если выдвигать такую бессмысленную идею, по которой религиозные наставления непременно ведут к подрыву внутренней безопасности страны, то она распространяется на всех. Да, у меня есть лишь одна сторона превосходства над ними, и она заключается в твёрдом, не оставляющем сомнений изложении истин веры. Это же, если представить невероятное, и придёт претензия в адрес всех носителей религии, то и тогда данное положение станет причиной спасения нас от претензий. Справедливому взору правосудия, конечно, не приличествует разлучение с семьями и отстранение от работы более двадцати невинных и безгрешных людей, бросив их в тюрьму из-за статьи, которая не доказана в отношении меня, не смотря на столько расследований, и которая даже если и будет доказана, то с точки зрения истинного правосудия не содержит состава преступления, и даже если содержит, то только в отношении меня. Множество бедных невиновных людей, имевших самое незначительное отношение ко мне, попав под арест, терпят серьёзные убытки.

По поводу того, что в обвинении присовокуплена моя ссылка из-за волнений на Востоке, отвечаю на это следующим образом: В моём личном деле из досье, составленных властями, на меня нет никаких заметок. Власти подтверждают, что я был сослан только из предосторожности. В то время я жил также, как и сейчас в отшельничестве, в пещере одной горы. Меня схватили и беспричинно, поскольку я ни к кому не обращался, обрекли на девять лет жизни в деревне и на год в Испарте, и в результате подвергли этой беде.

Третье обвинение

“Находясь в Барле, установив связь с находящимися вдалеке и поблизости от него этими людьми, и заручившись их моральной и материальной поддержкой, занялся деятельностью и, по показаниям свидетелей, рукописно, подпольно и частично размножая свои произведения под общим названием “Рисале-и Нур”, распространил и популяризовал их в таких районах, как Анталия, Айдын, Милас, Эгридир, Динар и Ван. Те из произведений, которые могли подорвать внутреннюю безопасность, он обозначил, как конфиденциальные и полуконфиденциальные, таким образом сам признавая и раскрывая свои замыслы”. – В качестве обжалования этого пункта обвинения, твёрдый и подробный ответ я предоставляю вам в запротоколированной вами ранее тридцатипяти страничной моей “Последней Защитительной речи”, и вместе с тем, хочу сказать следующее:

‒ Сто тысяч раз ни за что и никогда!.. Знания веры я не использовал и не могу использовать ни для чего другого, кроме Божественного довольства. И никто не имеет права использовать их для других вещей. И сто двадцать пять брошюр под общим названием “Рисале-и Нур” были написаны в течение двадцати лет.

Что же касается конфиденциальности, то три брошюры были названы конфиденциальными для того, чтобы они не послужили для нас почвой для высокомерия и лицемерия. Сейчас же, будучи вынужденным приоткрыть покрывало этой конфиденциальности, я скажу, что первая из тех брошюр – это “Караматы Гавса (Гейляни)”, вторая – “Караматы Али”, а третья – брошюра касающаяся “секрета искренности”. Те два карамата – это стократно превышающие мои заслуги указания Почтенного Али и Почтенного Гавса (Гейляни), в виде одобрения моего служения Корану. А также, конфиденциальной, дозволенной только для самых близких братьев, названа брошюра, касающаяся секрета искренности, спасающего от показухи, гордыни и высокомерия. Какое они имеют отношение к внутренней безопасности, что стали причиной обвинений?! Вторая же часть конфиденциальности – это несколько брошюр, написанных мной в “Отделе Исламской Мудрости” и девять лет назад против возражений Европы и безбожных нападок Доктора Абдуллаха Джавдета. А также это две маленькие брошюрки, о которых я говорил в своей последней защите, написанные мной в виде жалобы на бессовестные и жестокие преступления против меня некоторых чиновников. Эти четыре брошюры, через некоторое время после их появления на свет, я запретил к распространению и назвал их “конфиденциальными”, для того, чтобы они никоим образом не коснулись законов свободы и деятельности властей.. Они остались доступными только для одного-двух моих самых близких братьев. В качестве доказательства привожу то, что не смотря на многочисленные обыски, эти конфиденциальные брошюры нигде не были найдены. В ваши руки попал только их список. По этому списку мне и пришлось давать объяснения. Я же дал ответ, который и вошёл в ваш протокол.

В обвинении говорится, что я через людей старался распространить и обнародовать “Рисале-и Нур” в разных районах. На это я отвечу следующее:

Я жил в деревне, в чужих краях, в одиночестве и не владел хорошим письмом, находился под слежкой и все боялись мне помогать. Конечно, вы подтвердите, насколько противоречат действительности слова: “Старается распространить и популяризировать”, – сказанные о том, что я отправил весьма ограниченному числу людей – четырем-пяти родственникам – “на память” свои воспоминания, связанные с верой. Как можно назвать “распространением” то, что такой, чрезмерно удостоенный общественных симпатий человек, как я, который пятнадцать лет преподавал в Ване, отправил только одному другу лишь пару своих религиозных брошюр? У меня нет ни типографии, ни секретарей, и хорошо писать я не могу, так что, конечно, я не мог заниматься распространением. Значит, “Рисале-и Нур” притягателен и распространяется сам по себе. Есть только вот что: ещё до выхода “новых” букв, мы напечатали брошюру “Десятое Слово”, повествующую о Воскресении из мёртвых. Её читали большие чиновники, депутаты и губернаторы, и никто не высказывал возражений. Тираж был восемьсот экземпляров. В связи с её распространением, такие, как она, брошюры, касающиеся чисто веры и Иного мира, сами собой попали в руки некоторых людей. Конечно, такое непроизвольное, самостоятельное распространение мне понравилось. И в некоторых личных письмах, я в виде подбадривания, написал об этом своём одобрении. За последние три месяца, в результате стольких повсеместных обысков, в огромной стране мои книги нашли только у пятнадцати-двадцати человек. Как же может называться “распространением” наличие у двадцати близких друзей некоторых личных брошюр такого, как я, человека, тридцать лет занимавшегося писательством и преподаванием? И как можно таким распространением преследовать какие-то цели?

Господа! Если бы я преследовал какую-то мирскую или политическую цель, то за эти десять лет связь со мной проявилась бы не у пятнадцати-двадцати человек, а у сотни тысяч. Как бы там ни было, относительно этого пункта в моей последней защитительной речи содержится ещё много изложений и разъяснений.

………………………………………………………………………………………

Как можно применить в обвинении против меня, имеющуюся во всех толкованиях (тафсирах) истину и весьма твёрдый, несомненный, научный ответ на давние возражения цивилизации против аятов:

 لِلذَّكَرِ مِثْلُ حَظِّ الْاُنْثَيَيْنِ ۞ فَلِاُمِّهِ السُّدُسُ

Мужскому полу столько же, сколько доля двух женщин. Матери – одна шестая”. (Коран 4:11).

В обвинении, вновь ссылаясь на оглавление, как основание для критики преподносится то, что “переводы слов и Божественных поминаний (зикр) Корана не могут заменить оригинал”. Эта тема восьмилетней давности, и является научной истиной не приемлющей никаких возражений. Каким образом то, что спустя длительное время властью, исходя из некоторых требований времени, принята необходимость перевода, обращает эту научную истину против меня?

Что касается написанной в связи с закрытием моей мечети и состоящей из четырёх пунктов брошюры, излагающей мои жалобы на старшину волости с его несколькими товарищами и на главу уезда, дико угнетающих меня и злоупотребляющих своим служебным положением, то эту брошюру я никому не давал, поскольку она ни у кого не найдена.

………………………………………………………………………………………

Среди совпадений, связанных с “Десятым Словом”, есть следующее: “строки “Десятого Слова” совпали и с датой его написания, и с датой объявления светской республики, отделяющей религию от мира, что является неким признаком отрицания Воскресения из мёртвых”. То есть, смысл этого предложения таков: “Поскольку республика не препятствует ни религии, ни безбожию, оставаясь нейтральной к их принципам, то, есть вероятность, что заблудшие и безбожники, воспользовавшись этим нейтралитетом республиканской власти, объявят об отрицании Воскресения из мёртвых”. Иначе, это не является нападками на власть, скорее, это указание на её нейтральное положение. Действительно, девять лет назад, распространившись в восьмистах экземплярах, “Десятое Слово” зажало в сердцах заблудших, живущее в них отрицание Воскресения и не дало ему выйти на их языки, закрыв их рты. Сунуло им в глаза необычайные аргументы.

Да, “Десятое Слово” стало некой стальной стеной вокруг таких великих столпов веры, как “Воскресение из мёртвых”, заставив замолчать заблудших. Конечно, Республиканская Власть была этим довольна, поскольку брошюра абсолютно свободно ходила среди депутатов Национального Собрания, губернаторов и больших чиновников.

(“Брошюра о женском покрытии”) – это очень мощный и убедительный ответ на возражения европейской культуры и философии, а скорее английской подрывной политики, высказанные в адрес “Аята о женском покрытии”. Такой научный ответ должен встречаться одобрением не только пятнадцать лет назад, но и во все времена. Свободолюбивая республиканская власть, конечно, не станет ограничивать эту научную свободу.

………………………………………………………………………………………

О судьи! Если бы целью “Рисале-и Нур” был этот мир или под ним стояли бы мирские намерения, то среди ста двадцати брошюр вы нашли бы десять тысяч поводов для критики. Если среди таких сладких ста двадцати тысяч плодов нашлось только пятнадцать, показавшихся вам горькими, как хинин, то разве из-за этого можно запрещать такой благословенный сад и обвинять его хозяина? Препоручаю это вашей справедливой совести. В своей “Последней защитительной речи” я изложил, что уже тридцать лет давал и даю ответы, противостоя европейским философам и внутренним еретикам, усердствующим на пользу этим европейским философам и иностранным интригам. Те, кто изучает мои произведения, знают, что в большинстве случаев, после своего нафса, я дискутирую с ними. Сейчас я хочу у вас спросить:

— Каким образом распространяется на власть тот мощный научный удар, который я опустил на головы европейских философов и безбожных еретиков, усердствующих на пользу иностранных интриг? Мы не понимаем, и даже не можем предположить, как можно отнести к властям удар, предназначенный для них? Эти справедливые научные удары, наносимые в поддержку власти и закона, должны быть не поводом для обвинения, а наоборот, должны встречаться свободолюбием Республиканской Власти аплодисментами.

Извинение

(По поводу написания обжалования обвинительного заключения, зачитываемого в течение трёх дней.)

Из-за опоздания в первый день, до самого вечера шло только зачитывание. На второй день большая часть обвинения переводилась. Найдя только пять-шесть часов, я написал это длинное обжалование. Как было уже сказано мной в предыдущей защитительной речи, я не знаю законов и особенно нынешних государственных дел, а также давно уже отрезан от общения, поэтому моё возражение, написанное к тому же за четыре-пять часов, будет запутанным и неполноценным. Прошу вас рассматривать его со снисхождением.

* * *